25 лет назад Борис Ельцин назначил очередного премьера. 9 августа 1999 года во главе правительства РФ водрузился Владимир Путин. Страна и мир не посчитали это серьёзным событием. Чередование российских премьеров вошло в анекдоты про стуловерчение. За восемь лет ельцинского президентства Путин стал восьмым. Объявление его преемником и вовсе вызвало смех. "Равнозначно поцелую смерти", – саркастично комментировали на Западе. Вроде того и оказалось. Но иначе, чем тогда шутили.
Были в российской истории правители, державшиеся дольше. Сталин, Грозный, Николай I. Или трое поименованных Великими – Иван III, Пётр I, Екатерина II. Но и Путин как-никак четверть века. В такие сроки укладываются эпохи. Например, 1928–1953: время сталинского единовластия – от Великого перелома через Большой террор и войну к апогею ГУЛАГа. Столько же правит Путин. При всём различии личностного масштаба, немало удалось и ему. Российское общество превращено в уникальный парк отстоя. Последние годы отстой сделался кровавым. Трагедия сталинского перелома станового хребта страны повторена как фарс. Под стать серому "подполу". Но фарс обернулся чудовищным. Обнуляется прошлое, разрушается настоящее, уничтожается будущее.
Чего ради? Понятна была цель Сталина. "Социализм в белых перчатках не строят". А в чём цель Путина? "Я понимаю, как – я не понимаю, зачем", – размышлял в своём крамольном дневнике оруэлловский Уинстон Смит. Пожалуй, путинский случай слишком прост, плинтусно примитивен – именно поэтому его труднее понять. С другой стороны, элементарно: "Я не думал, просто вышло так…" По-другому и не могло.
Типовое олицетворение античеловеческого правящего класса. Воплощённая банальность абсолютного зла.
Нет резона в очередной раз пересказывать путинскую карьеру. На службе в КГБ он формально не принадлежал к политическому сыску генерала Бобкова. Хотя Александр Скобов припоминал похожего среди топтунов. Дрезденская резидентура не отметилась разведывательными успехами. Зато майор Путин увидел крушение режима в 1989 году, самоубийство дорогого ему штази-генерала Бёма. И навсегда проникся ужасом перед восстанием масс.
В собчаковском правительстве Петербурга вице-мэр Путин реально поураганил (его собственное выражение, почему-то не к себе отнесённое). Но не с "тамбовским сообществом" Кумарина-Барсукова (как принято считать с лёгкой руки сатирика Шендеровича). Путинским партнёром выступал подментованный криминалитет Романа Цепова – организатора группировки в поддержку ГКЧП. В следующую эпоху Цепов поплатился жизнью за тогдашнюю близость к Путину.
Провал Собчака на губернаторских выборах высветил организационно-политические способности Путина. Но безработным он пробыл недолго. Позаботились Кудрин и Чубайс. Путин ведь, если кто забыл, причислялся тогда к либеральным технократам.
Вторая половина 1990-х – стремительная деградация посткоммунистической государственности. Болезнь Ельцина, бюрократическое варварство, олигархический беспредел, гражданская деморализация. Потеря ориентиров развития. Испарился революционный подъём 1991-го. Объективные трудности реформ утяжелялись жесточайшим саботажем просоветского консерватизма. "Малая гражданка" октября 1993-го окончательно разочаровала ясноглазых идеалистов родом из 1989-го.
Распад гражданской самоорганизации совпал с олигархическими блуднями на понижение. За пятилетку общество неузнаваемо преобразилось. Воцарился мелкоэгоистичный цинизм: "бабло побеждает зло". Постыдным разгромом обернулась первая чеченская война. На днях, 6 августа, отмечалось 28-летие котла в Грозном. С последующим национальным трауром, пришедшимся на вторую инаугурацию Ельцина. Символизм производил жутковатое впечатление.
Плачевность ситуации определялось характером правящего слоя. Элита РФ сложилась из номенклатуры СССР, её сислибских консультантов и сомнительно разбогатевших причиновных магнатов. Повязанный прошлым конгломерат не был способен к историческому рывку, в котором нуждалась Россия. Не на высоте оказалось и общество. С чего-то вообразившее себя достойным евростандартов, шокированное реалиями и затворившееся в бытовке. Ждавшее избавления, не очень-то понимая, от чего и для чего.
Не Польша и не Чехословакия. Тем более не Румыния и не Албания. Думали, свобода выдаётся на халяву. По некрасовской сатире: "Знаю, с неба тебе всё свалилось за твою добродетель и честь". Напрасный наив. Спросили бы у Петра Изгаршева, если не у Прека Цали.
"Почему я, такой замечательный, должен это выносить?! Остаётся только стонать! Быть не может хуже, чем теперь!" – завывала рукопожатная общественность конца девяностых. (Вскоре известные её представители вполне примирились с путинской стабильностью. По сей день остаются легальными политиками. Возмущаются "экстремистами", помогающими ВСУ.) Этот скулёж тоже расстилал ковёр перед будущими лишними хромосомами и массовыми убийствами.
Так накрывало страну преддверие путинизма.
Итог был подведён финансовым крахом 17 августа 1998-го. Рухнула сислибская модель самоподдержания элиты. За академиком Примаковым поднималась тень сословия региональных столоначальников. Юрий Лужков со свитой внушал тогдашней кремлёвской "Семье" несравнимо больший страх, нежели выдохшаяся зюгановская КПРФ. Останавливать решили силовым ресурсом.
Исторический выбор за огромную страну основывался на сугубо шкурных соображениях. Сохранить себя при чинах и деньгах. Не более. Грандиозные перемены горбачёвско-ельцинской эпохи понимались на уровне карьерной склоки в обкоме или дирекции.
Победный возглас Геннадия Бурбулиса 25 декабря 1991-го: "Над нами никого нет!" – вот, собственно, вся песня недоделанной революции.
Вначале пробовался Сергей Степашин. Многозначительно предупредивший, что он "не Пиночет, но Степашин". Дескать, понимайте правильно. Скорей всего, не хуже Путина одолел бы лужковско-примаковский блок. Но его компромиссная позиция на Северном Кавказе внушила "семейным" сомнения – справится ли? Взоры переместились с генерал-полковника Степашина на подполковника Путина. С лета 1998-го возглавлявшего ФСБ, а с зимы 1999-го – Совет безопасности.
Путинское назначение в Совбез совпало с взрывом у Лубянки. Чеченское подполье презрительно салютовало пустоватому назначенцу. "Когда б вы знали, из какого сора" – растут не только стихи. Также и монстры.
На кандидатуре Путина сошлись доминировавшие кремлёвские кланы – Березовский с Абрамовичем, Таня с Валей, Чубайс с сислибами, Волошин с канцелярскими. Все, кому угрожала самонадеянная лужковская камарилья, уже рассуждавшая про "участь Чаушеску". Слышали звон малограмотные – но в Кремле стреманулись реально. И пошли на упреждение. "Смотрители клоповника отправили в полет тихоню-подполковника из питерских болот".
Этого персонажа – холодного, скользкого, пыльно-блёклого, но канцелярски довольно эффективного – посчитали своеобразным М-123 из романа "Битые козыри". Настрой на голос, отдай приказ, исполнение гарантировано. Не учли только, что мими-исполнитель, робот-убийца всё же обладал хотя бы машинными понятиями. В его конструкцию закладывалась безусловная верность. Он неспособен к предательству. Чекизм же, формировавший Путина, на предательстве стоит так же, как на убийстве.
Ельцин и Чубайс, Березовский и Пугачёв, Цепов и Пригожин познали это на себе. Все по-разному. Но каждый вполне внятно.
"У путинизма нет идеологии" – заклинают оппозиционные мэтры. Есть. Не надо себя успокаивать. И была всегда. Даже в первые путинские "годы надежд на прогресс", когда из Кремля доносились либеральные рулады. Идеология мракобесного номенклатурного абсолютизма. Зверства в Буче, в Охматдете, в Биробиджанском СИЗО набухали отначала. Ибо всё гнуснейшее от царизма, сталинизма и нацизма восхвалялось как долгожданный порядок и покой.
Культ всемогущего государства. Патриархальная автократия. Благодатная конюшенная порка. Смиренная любовь поротого к державному барину. Это ведь для его же пользы ("Сам виноват, Агапушка"). Недаром режим криминализирует не только "дискредитацию государственных органов", "оправдание терроризма", но и "разжигание ненависти". Повиноваться мало, надо любить.
11 сентября 2001-го Путин скорбно выражал солидарность с Америкой после бенладеновского теракта. Месяцем раньше по России триумфально катил поезд Ким Чен Ира. Видно было, где по вынужденности, а где с огоньком.
Колониальная экспедиция второй чеченской войны. Цензурное удушение СМИ. Вертикальная покорность бизнеса и регионов. (Дольше других сопротивлялись криминальные сообщества - вот она особость российской духовности, если в натуре). Подспудная идеологическая реабилитация советско-гулаговского государства. Проклятия годам свободы (ныне эстафета подхвачена в посленавальном ФБК). Обличения Запада, слёзы по Саддаму и Каддафи, заигрывания с Кимами, подпирание Асадов. Пропаганда державного холуйства, извраты истории.
Путин не просто гэбист. Хотя и этого во многом достаточно. ("Мне не надо объяснять, что такое подполковник КГБ", – говорил Стефано Делле Кьяйе). Но главное всё же в другом.
Путина призвала классовая элита, давно изжившая себя. Бездарно-бессмысленная, фуфловая по жизни – и этим смертельно опасная. Быть элитой нынешние хозяева России могут только в сообразной себе среде – кровавой отхожей яме.
Потому они и задвинуты на имперско-этатистской реставрации. В основном по советскому образцу, наиболее для них органичному. Но о многом говорят и пристрастия к традиционной монархии, и пресмыкание перед китайской партолигархией, и тяга к диктатурам "Третьего мира", и эсэсовская символика вроде "Z" с оправданиями Гитлера из уст первого лица.
"Больше ада, больше мрази" – стержень идеологии путинизма. Безотносительно к паспортным данным диктатора. Только так они могут править. А не править они не могут.
Это единственный доступный им способ существования. Умеют только приказывать. Ничего более. Доказали в полной мере за путинские двадцать пять лет.
Вспоминается диалог из Эптона Синклера: "Нам ведь тоже надо жить. – Не вижу необходимости".
Им нужна пытка, нужна война, нужно мракобесие, нужны преследования. Иван Ильин, на которого они по малограмотности ссылаются, проклял бы этот режим. Зато восхитились бы любая помещица Салтычиха, любой расстрельщик Блохин.
Выровненное кладбище, вроде пригожинского в Петербурге. Таковы их представления о прекрасном, среда их существования. Таков идеал путинизма. Сохранить власть с прилагаемыми к ней благами – единственная цель. Но ведь и это идеология. Даже само по себе.
Внешние проявления тоталитарная реставрация обрела в попытках насильственного воссоздания СССР и советской сферы влияния на уровне рубежа 1970–1980-х. Нападения на Грузию и в особенности на Украину имели не только – и не столько! – геополитические измерения. Главная сторона – социально-классовая. Даже – культурно-эстетическая.
Грузии мстили за Революцию роз. Украине – за Революцию достоинства. Ужас внушает Майдан. В любом освободительном движении вполне резонно видится приближение судьбы Каддафи. Особенно если движение массовое, низовое, от глубинного народа. Без толерантных комплексов: "И тогда настало время отомстить!"
Участь Каддафи Путин и его присные немедленно примеряют на себя. Что ж, это разумно. Отсюда контрреволюционное остервенение на весь мир. Поддержка сирийского и центральноафриканского режимов. Ненависть к венесуэльцам, мьянманцам, никарагуанцам, гонконгцам – восставшим против тираний.
Эта политика наукообразно обосновывается "интересами безопасности". Собственная безопасность – вообще святая святых путинизма, сакральная сердцевина элиты. Идущая от гэбистских комплексов. Равно как истеричная жалость к себе. И то сказать – за что же их, бедных-несчастных, так ненавидит весь мир?
Всего опаснее, что идеологический гной впрыснут в поры общества. Информационная, культурная, историческая политика, четвертьвековой долбёж, подкуп и угрозы не могли не сказаться. Путин представляет не только номенклатурную олигархию, не только палачей и доносчиков, мудиологов и телеистериков. Обывательское согласие принять подоночную власть ради собственной "нормальной жизни", самозакутывание в бытовое благополучие – важный ресурс режима, соучастие в его преступлениях. Уж не говоря об играх в "оппозиционность", будь то в России или в релокации – если оппозиционность не отождествляется с сопротивлением. Есть ВСУ, русские добровольцы, партизаны и подпольщики. Есть те, кто им помогают. Иной оппозиции нет.
Четверть века. Это вообще-то много. Но с другой стороны – всего-то четверть века. Сегодняшнюю дату путинский режим отмечает бегством по Курской области. В чём, собственно, вся суть юбилея. "…А совьёшься ты в петлю". Вот прямо сейчас, на глазах.
