5. Штурм второй
Первый штурм восставшие кронштадцы успешно отбили.
Дальше время вроде бы начинало работать на них: на дворе стояла весна, лед того и гляди должен был растаять. С таянием льда всякая угроза штурма для кронштадцев исчезала: по морю к ним подобраться было никак нельзя.
В общем-то, когда говорят о Кронштадском восстании, на этот момент чаще всего делают упор: мол, растаял бы лед, и все сложилось бы по-другому, но вот выдалась холодная весна — и Красная армия сумела подойти к крепости по льду.
Соображение это верное, но кое о чём всегда забывают. Время работало не только на кронштадцев, но и против них.
Первая проблема: снабжение.
Кронштадт целиком зависел от поставок продовольствия. Когда восстание началось, запасов — продуктов, медикаментов, топлива — в городе было недели на две-три. Следовательно, чем дольше город держал осаду, тем ближе была угроза, натурально, голода.
Первыми об этом подумали даже не сами кронштадцы (они слишком оптимистично для того были настроены) — а эмигранты.
Тут надо сказать, что вся эмиграция, независимо от политических взглядов, наблюдала за Кронштадским восстанием с большим сочувствием.
Собственно, среди левых эмигрантов быстро созрел план помощи, и несколько видных эсеров отправились в Ригу, чтобы оттуда сообразить, как бы по льду дотащить до Кронштадта продовольствие.
(Характерная история номер один: из Риги эсеры связались с кронштадцами, мол, давайте мы вам поможем — и те вежливо отказались, не хотелось им, чтобы их ассоциировали с эмиграцией.
Но когда эсеры предложили второй раз, через неделю, кронштадцы уже согласились)
Из эмигрантской затеи ничего не вышло: пока эсеры договаривались с местными властями, пока занимались закупками, стало уже поздно.
(Характерная история номер два: до Кронштадта таки дотащил помощь один-единственный эмигрант, и это был барон Винкель, бывший капитан “Петропавловска”.
То есть, в семнадцатом году его бравые матросики топили офицеров, сам барон Винкель убежал в Финляндию, а потом не выдержал и не смог отсидеться.
Флот!)
Вторая проблема: боевой дух. В начале восстания у кронштадцев с ним все было в порядке, но держала их на плаву, помимо прочего, вера в то, что вот-вот поднимется ВСЯ СТРАНА.
Но не восстал Петроград — в том числе потому, что большевистское правительство бросило все силы на улучшение условий жизни. (Многие кронштадцы с горечью потом говорили, что рабочие предали их за кусок мяса).
С каждым днем кронштадцы все больше разочаровывались: в своей битве против большевистской диктатуры они остались одни.
Третья проблема. Большевики не были бы большевиками, если бы не поняли, что проблему, которая вызвала восстание, не подавить одной только силой.
Ленин и все остальные признали почти сразу, что внутреннюю политику надо менять коренным образом. Да, проект этих изменений обсуждали уже несколько месяцев как, но медлили, мялись, мямлили. А Кронштадт стал эдакой молнией, выражаясь ленинскими словами, вспышкой, которая высветила альтернативу резко и остро. Либо большевики меняют свою политику, либо они не устоят.
Все-таки одно дело, когда восстают всякие там крестьяне, их-то можно обвинить в отсталости и мелкобуржуазности, другое дело — матросы и рабочие Кронштадта.
И вот на Х съезде большевики обозначают переход к НЭПу: отказываются от продразверстки, разрешают частую торговлю, мелкий и средний бизнес и т.п.
Мы с трудом себе представляем пропагандистский эффект этого решения, но он, видимо, был очень серьезен.
6. Штурм второй и последний
На 16 марта Тухачевский готовил начало второго штурма.
В этот раз он старательно учел все ошибки в подготовке первого. К Кронштадту стянули больше войск (уже около 30 тысяч), это были отборные части; их старательно агитировали делегаты Х съезда, рассказывая про тот самый НЭП.
Ненадежные части разоружали и отправляли в тыл.
Интересно, кстати, что в успехе штурма большевики все равно были не уверены до конца. Опубликован, например, любопытный документ, где Троцкий разрешает — в случае повторной неудачи — использовать против кронштадцев химическое оружие (да, да).
Сам штурм был организован по старой схеме. Сперва целый день Кронштадт обстреливали из артиллерии. Потом, уже ночью 17 марта, к крепости с двух сторон — с севера и с юга — двинулась пехота.
Очевидцы вспоминали, что стоял необычайно густой туман, и в этом тумане красноармейцы двигались молча — запрещено было курить и даже разговаривать.
К полудню красноармецам удалось взять все островные форты и подобраться уже к стенам Кронштадта.
Усилия они направили на самую уязвимую часть крепости — на Петропавловские ворота.
Во второй половине дня большевикам удалось пробиться сквозь них, и уже тогда началось сражение в самом городе.
По всем свидетельствам, это была страшная бойня. Кронштадцы сражались ожесточенно и отчаянно, большевикам удалось подавить сопротивление только к утру.
Когда стало ясно, что часы восставшего Кронштадта сочтены, Временный революционный комитет запросил у правительства Финляндии убежище.
Те разрешили, и ночью 18 марта 8 тысяч кронштадцев ушли по льду в Финляндию (8 тысяч, просто представьте).
Участь тех, кто не захотел или не смог уйти, была куда плачевнее.
Большевики не только намерены были дискредитировать восстание — на это, как мы помним, бросили значительные пропагандистские силы — они намерены были и максимально жестко расправиться с его участниками.
Сам по себе факт нахождения в Кронштадте уже расценивался как преступление. Все, кто были в крепости, прошли так или иначе через суды и трибуналы.
Итог был примерно таков: 2103 человек осудили на расстрел, 6459 отправили в концлагеря, еще несколько тысяч переселили из Кронштадта.
Так восстание было подавлено.
Да, из-за него большевики уступили в экономической политике, но во всем остальном, где только можно, закрутили и прижали. Свергнуть или как-то хотя бы смягчить партийную диктатуру кронштадцам не удалось; “комиссародержавие” устояло и укрепилось.
Интересно и удивительно набоюдать тут многие методы, которые мы привыкли ассоциировать со сталинизмом: у арестованных повстанцев выбивают ложных признания, всех несогласных обвиняют в белогвардействе и работе на Берлин/Париж/нужное подставить; арестовывают и членов семей.
Можно спорить о том, что это: уродливое перерождение партии из-за Гражданской войны, или с самого начала тянуло куда-то не туда.
Удивительно другое: в 1921 левые по всему миру слишком сильно симпатизировали большевикам, были слишком увлечены “воплотившейся в жизнь мечтой человечества”, чтобы все это заметить.
Эмма Гольдман была одна из немногих, кто сумел посмотреть реальности в лицо (как история показывает, это действительно редкое умение).
“Кронштадт оборвал последнюю нить, связывавшую меня с большевиками. Бессмысленная бойня, которую они устроили, свидетельствовала против них больше, чем что бы то ни было ещё. Как бы они раньше не оправдывались, большевики показали себя смертельными врагами революции. Я не могла иметь с ними больше ничего общего”.
! Орфография и стилистика автора сохранены
