I
Ещё не высох след кровавых брызг.
Людей и лошадей смешались трупы.
Ему не внове зреть, как ядра вдрызг
Рвут и калечат черепа и крупы.
Блестела то ль роса, то ль сталь кирас,
И пели птицы в небе безучастно
К напрасной смерти языков и рас
И миссии великой, но несчастной.
"Сир, вот депеша. Русские ушли". –
"Неужто? Вот не ждал. Бежали трусы!"
Он вспомнил с грустью тишину Марли,
Мари-Луиз на шее белой бусы
И тёплую версальскую постель.
"Перо! Бумагу! Слать в Москву курьера!"
Пером пощёлкал, словно коростель.
И поскакал к Кремлю гонец карьером.
Москва! Москва! Какой приятный звук!
Она пред ним блистает куполами.
Но в нём сомненье шевельнулось вдруг:
Управится ли с русскими делами?
Не затаилось ли в сём блеске ков?
Окольные пути не лучший выбор.
Не было ли верней идти на Псков
И с моря взять Финляндию и Выборг,
Пред тем как вымыть сапоги в Неве
И, дёргая презрительно губами,
С пленённым Александром tête levée
Беседовать, коря его рабами?
Гонец назад спешит: "Москва пуста!
Начальства нет, и занялись пожары.
Народ покинул город неспроста.
Ещё в ловушку угодим, пожалуй".
"Как? Волею русак не дорожит?"
И вождь Европы сдвинул хмуро брови.
Ужель поляк или волынский жид
Свободу ценят боле? Русским крови
Не жаль пролить за рабство? Не понять
Сего безумства даже философу.
Неужто Русь тому не хочет внять,
Кто дух гражданства нёс чрез всю Европу?
Так кто ж вершит историей? Не он?
История, как дева, своенравна?
Ей не указ Руссо, Наполеон?..
И личность в ней ничтожна и бесправна?
Иль дело всё в особости Москвы,
В чудовищной азьятской аномальи?
Что ж, коли по призванью вы рабы,
Не стоите свободы вы, канальи!
II
И вот теперь, столетья два спустя,
Я думаю о рабстве и свободе.
Вопрос доныне, мнится, не пустяк
И злободневен в некотором роде.
Увы, увы, дороже многократ
Родное рабство нам чужой свободы.
Бессилен там заморский демократ,
Где издавна царям слагались оды.
Тиранов чтим, и рабство – наш комфорт.
Нам в нём покойней, без него болеем.
Его храним, как старенький офорт,
Чтоб тискать отпечатки, и лелеем.
6-10, 15 января 2012
