Вспомнил об одном государственном учреждении четырехвековой давности (Сыскном приказе) и в очередной раз задумался о том, на чем держится социальный порядок, если в нем не действует безличная правовая норма. Не вообще, а в конкретном российском случае. На единовластии государя? Разумеется. На обеспеченном силой праве одних приказывать и обязанности других (бесправных) им подчиняться? Да, и на этом. На личной зависимости одних от других и патрон-клиентских связях? И на этом тоже. Но есть и еще что-то, заменяющее безличную правовую норму, причем в каком-то смысле тоже безличное.
Вот, скажем, в ХУII веке в Московии, как известно, был такой институт, как Земский собор. И на нем выборные представители населения часто жаловались на бесчинства на местах, чинимые воеводами и их подчиненными. Время было для народа тяжкое, послесмутное, власти не без оснований опасались новых бунтов, и выбранный царь Михаил Федорович создал специальный Сыскной приказ - в том числе, и для приема от населения жалоб на поборы и другие злоупотребления администрации. Судя по всему, таких жалоб поступало немного, если они поступали вообще. Люди предпочитали жаловаться не на конкретных воевод и их подручных, с которыми опасались связываться (они рядом, а "до царя далеко"), а на общее неблагополучие в местах своего проживания. После этого по стране была разослана грамота, в которой уже под угрозой наказания ПРЕДПИСЫВАЛОСЬ не давать воеводам взяток и не выполнять их незаконные требования. Результат был прежним – просить защиты у царя люди боялись больше, чем возможной царской немилости за согласие на беззащитность перед царскими служителями.
Это не беспорядок. Это такой тип порядка. Можно именовать его самодержавным, но держится он не только на волеизъявлении самодержца, сколь бы сакральным тот ни воспринимался, и на декларируемых им правилах. Он держится на верховном попустительстве нарушениям этих правил местными властями, дабы иметь опору в их частных интересах, а при повышенном недовольстве этими властями населения – не только на демонстрации готовности защитить последнее от произвола местных начальников, но и на сохраняющемся страхе людей перед теми же начальниками. Страхе, превращающем дозволенные и даже предписанные - для нейтрализации угроз государственному порядку в целом - жалобы на начальников в жалобы на безличное начальство. Но чаще всего проявляющегося в таком психологическом феномене, как хроническое недовольство этим самым начальством в сочетании с неприязнью к тем, кто "высовывается" и "качает права", т.е. свое недовольство решается выражать открыто. Даже тогда, когда это объявляется цареугодным. Предполагается, что цареугодное, дабы свершиться, в подсказках и наводках не нуждается.
О том, что такой порядок хрупок и предрасположен к сползаниям в смуту, что подавленное страхом недовольство обладает свойством обращаться в пугачевщину, в России догадывались давно. Как и о том, что порядок безличной правовой нормы много лучше. И даже о том, что власть такой нормы может утвердиться только при условии ее распространения на всех, включая самодержца. Но такие люди, как Никита Панин или Петр Щербатов, которых подобные мысли посещали еще в ХУIII веке, вслух их высказывать воздерживались и оставили для просвещения потомков. Потомки время от времени получали возможность выражать эти мысли, обогащенные мыслями собственными, вслух, как имеют такую возможность и сегодня. Но слушать про безличную правовую норму много желающих никогда не находилось и не находится.
Не обращали ли, кстати, внимание на то, как наши сограждане общаются с президентом во время его традиционных телевстреч с ними? Они жалуются, они просят что-то в их жизни изменить, но я не припомню, чтобы кто-то винил в своих бедах конкретных местных начальников, а тем более сообщал об их служебных злоупотреблениях. Так что именно местная власть, будучи продуктом самодержавного порядка, остается и его несущей конструкцией. И ее природа, продуцирующая произвол, не может, сдается мне, быть трансформирована ни традиционно зависимым от нее и девственным в правовом отношении населением, ни непосредственно властью центральной, какой бы та ни была и как бы ни была устроена. Поэтому, в частности, столь интересным кажется мне амбициозный одесский эксперимент Саакашвили. Как попытка начать изменение типа социального порядка с локального уровня при поддержке центра.
И еще хочу сказать, что не понимаю, почему идеологи и пропагандисты альтернативной цивилизации затрудняются внятно поведать о том, в чем именно проявляется ее альтернативность. Их любимые слова - "геополитика" и "суверенитет" - они же о государственных амбициях, а не о том, как тут внутри все альтернативно устроено. А устроено примерно так, как выше описано.
! Орфография и стилистика автора сохранены
